Бранимир: 90-е — никак не золотое время

— Во-первых, я окончательно укрепился в понимании правильности гастрольного и творческого пути, осознал, зачем мне это надо. Научился терпеть лишения, связанные с этим непростым, но приятным путем. Во-вторых, нырнул в такую тему как совместки — с «25/17», Захаром Прилепиным, РИЧем. В 2013-м такого не было. Коллективное творчество — интересный процесс, когда люди заряжены одной идеей, но представляют самобытные творческие единицы. А, в целом, в жизни ничего принципиально не изменилось: все так же провожу много времени в дороге, регулярно работаю и записываю альбомы. Незаписанного материала — релизов на семь только в формате Бранимира, а есть еще ВИА «Кали-Югенд».

В целом, поменялось мое отношение к тому, что я делаю: стало меньше иллюзий, что принадлежу себе, и что деятельность направлена на достижение успеха и славы. Я понимаю, что должен тем людям, которые приходят на концерт и кому эти песни помогают жить. Лет пять назад такого четкого представления, что я — доктор Айболит, еще не было.

—  Планирую, но пока на это нет сил и свободного времени. Но прежде всего это связано с блоками где-то в голове, потому что я достаточно долго играю один под гитару, и, наверное, привык к этому — как человек, который уже 10 лет сидит и мечтает выйти на волю, но боится сделать. Это мне рассказывали сиделые.

Наконец, это геморрой — личные отношения, новый объем обязательств, свободное время, которого и так нет. И, конечно, большая ответственность — ребята, которые смогут со мной играть, должны быть финансово обеспечены. Чтобы этим заниматься, нужно бросать все. Есть десять городов, в которые я могу сам свозить состав, и это будет не в минус, а даже в плюс. Но о стабильном составе можно было бы говорить, если бы у нас было городов пятьдесят.

На новом альбоме, кстати, другие люди будут: я записываю его с баянистом «Аффинажа» Сашей Корюковцом.

— Есть такое. Трэповая волна пока что не спадает, доминирует, решает. На фариков и фэйсов напрягаются даже хип-хоп-звезды нулевых годов. Потому что молодые и амбициозные парни, поющие про то, как они кончают женщинам на лицо, стали интереснее массам, чем матерые мамкины гангстеры

— Рэп — более молодая культура, чем рок, но она тоже имеет несколько волн и поколений даже в рамках истории нашей отечественной музыки. В 90-е были Богдан Титомир, Мистер Малой или самая крутая рэп-группа того времени — «Рабы лампы». Они сильно контрастировали по звуку и читки с нулевыми годами — с «Кастой» и «Югом», например. А те, в свою очередь, звучат совсем иначе, чем те, кто появился в десятых. Взять Kizaru — совсем по-другому звук построен, энергетика другая. Но пока что рэп качает и решает. А в русском роке даже условные новые звезды вроде «Пасош» не собирают столько же, сколько Face.

— Это развивалось постепенно. Энергия уходит от творца, когда он начинает быть сытым, когда ты начинаешь пить водку с Егор Иванычем из прокуратуры и когда идут корпоратосы для богатых олигархов.

В 2006-м я мечтал умереть и пил спирт в канаве. Когда я устроился в газету, у меня появились деньги — я начал покупать White Horse и ездить на такси. У меня сорвало башню: «Может, не пить боярышник? Можно ведь не в канаву, а в кабак пойти, тем более все знают и нальют со скидкой». Вот та же х… ня произошла с русским роком. В 80-е жили голодно, а в 90-е появилась возможность выступать в клубах и ездить на предвыборные фестивали. Я не осуждаю тех, кто так делал: сам прошел через доширак и спирт.

В 2000-е этот процесс усилился: резко упала творческая потенция, плюс появилось «Наше радио», которое закрепило русский рок на определенной планке: есть формат и лезть в душу к людям не надо — мол, темный народ, не поймут. Молодежь почувствовала эту фальшь и стала интересоваться другими молодыми и дерзкими. Таких в официальном информационном поле рок-н-ролла не нашлось

А с русским роком в итоге все произошло по анекдоту, когда у генерала есть свой внучок: в тех, кто застолбил место, стал большим дядей и обзавелся продюсером, вкладывали бабло и делали все для того, чтобы молодая шпана их не победила. Потом дядьками стал второй эшелон. Теперь нужен третий эшелон молодых, который будет еще хуже.

В хип-хопе сейчас такая ситуация, что раскрутиться может каждый. У того же Димы Хаски выстреливший клип «Черным-черно» был снят за 3000 рублей. А «Панелька», которая заняла первое место на MTV, и вовсе была сделана за две баклажки пива на окраине Москвы. Клип набрал такие просмотры, что стало понятно: это он нужен MTV, а не наоборот.

Формально интернет уравнял шансы по продвижению, но теперь информации так много, что зайти на этот рынок тяжело: когда имен слишком много, ты начинаешь цепляться за более или менее узнаваемые.

— Понимаешь, альбом все-таки про определенную клишированную судьбу человека, который начал зарабатывать деньги, и это стало для него спортом, когда он мог тратить их на золотые унитазы и украшения своей женщине. Я всегда уточняю, что искренне надеюсь: со временем такой «Скрудж» сможет стать меценатом, когда он нажрется деньгами. Герой этого альбома находится в промежуточной стадии потенциального эволюционного скачка — он еще не вышел из «кокона» нового русского, эдакого местечкового олигарха. Застрял и не преобразился в мецената. Он помирает и вдруг начинает понимать, что жизнь-то прошла зря. Для меня все это отобразить было важнее, чем залезать в жизнь депутатов — она нуждается в отдельном рассмотрении. Да и в депутаты можно разными путями прийти.

— Сейчас к 90-м очень полярное отношение. Для кого-то это годы свободы, гласности, больших заработков, кокаиновых вечеринок и римского разгула, после которых пришлось прижаться в нулевые. А для моих родителей 90-е стали годами, когда накрылся завод, и они были вынуждены искать деньги, как только могут. Мама возила какие-то часы из Львова, отец тоже брался за любую подработку. Для меня это была война в Чечне, голодное время. Но счастливое при этом. Все занимались дербаном, всем было по… й на цензуру, даже в околополитической движухе типа НБП вспоминали, что никого не щемили. Этим занялись в 2000-е.

90-е были странным, двойственным временем, но никак не золотым, многие слишком его романтизируют. В цинковых гробах привозили срочников с Первой чеченской, по городам прокатывались волны смертей от наркомании, а многие молодые амбициозные ребята объединялись в ОПГ и делили сферы влияния, множество пассионарных людей погибло или село в тюрьму — об этом нужно помнить.

— Я бы не сказал, что абстрагируюсь. Но есть такое, если сравнивать с Гуфом. Или даже с Пашей Техником (у него персонифицированные галлюцинации). Единственное, что я пережил в режиме реального времени и мгновенно переложил в песню — это история про то, как я летел на самолете и в небе над Шри-Ланкой он начал падать. На борту паника. Мне не было страшно, я только молился-сидел. Рядом со мной был какой-то перекосое… ленный немец, судя по акценту. Он смотрел на меня и ржал: вуа-гху-ха-ха-вуа! Я думаю: если выживу, напишу песню про то, как радовался только пьяный инвалид. Это ж метафизический момент: он знал, что мы сейчас все разъе… мся и уравняемся — красивые и уродливые. Вот так и была написана эта песня. Я ее когда-нибудь обязательно сыграю.

И все же точного воспроизведения себя у меня нет: писать про то, как встал, присел, подумал скучно. Нужны метафоры, погружения в постмодернистский интертекст, бытописания, которые мне не интересны. Однако если я не пишу от первого лица, это не значит, что описываемое не резонирует с моими собственными историями.

— Понятно, что, в основном, моя публика там тоже русскоязычная. Но могу сказать, что у меня не получается раскрываться на тех концертах полностью, делать «стенд-апы», за которые меня любят здесь, потому что люди не привязаны к нашим юмористическим моментам, некоторые просто не поймут, о чем речь. Приходится играть только песни и порой через переводчика доносить приветствия, прощания и восхищения.

— Основная трагедия современной культурной ситуации — это капитализм: пробиваются самые шустрые и наглые. Из-за этого мне присылают много шлака, не интересного, но амбициозного. Его — процентов 80. 10% - с пивком потянет. 5% - заходит мне лично и еще где-то процента три (одна песня из 50−100) — это то, что нужно публиковать, даже если мне это не нравится. Пытаюсь быть объективным. Такое процентное соотношение хорошего к плохому, на самом деле, — нормальное. Так, мне кажется, во всех сферах.

—  В определенном смысле есть такое. Просто я смотрю на эффективность. Среднестатистическая ситуация следующая: человек выходит на митинг одержимый тягой к переменам. Его пи… дят дубинкой, и он начинает потом писать на фейсбуке, какие стражи правопорядка все плохие. Он не победить хочет, а поплакаться, проораться и вернуться домой. Любые масштабные перемены в обществе происходят ценой нечеловеческих усилий и «энного» количества жертв. Но почему я так говорю про митинги? Потому что мое время прошло. Я лучше буду больше времени тратить на то, чтобы моя семья была в достатке, чтобы я мог ездить, петь песни и людям становилось от этого легче. И понимаю, что многие вещи, за которые сам мог ратовать в прошлом, я могу теперь сделать сам.

Сейчас я пытаюсь побороть в себе надменное отношение к тем, кто ходит на митинги. Мы в свое время не сумели ничего сделать, может, у молодых что-то получится. Но они должны понимать, что их могут использовать. И приведут ли они власть лучше? Вот, в соседнем государстве все тоже изначально были на движухе, на пассионарном подрыве, против всего плохого и за все хорошее. Но надо понимать, кого ты приводишь к власти — достаточно ли ты доверяешь человеку, за которого рискуешь жизнью? В оппозиционных кругах лично я встречал разных людей и понимаю, что, если будет кипиш, то кто-то из них улетит заграницу — у них маза есть, а простые пацаны будут гнить по тюрьмам и за них никто не подпишется, как за Pussy Riot и Павленского. Я это все проходил.

Мне хотелось бы, чтобы и эти молодые люди не относились надменно к тем, кто не ходит — у всех свои причины: кому-то банально нужно работать так, чтобы прокормить семью. И я это все так подробно озвучиваю, чтобы меня правильно понимали, а не вырывали мои слова из контекста и не думали, что я пропутинский чувак. У меня просто сейчас немного другой взгляд на эффективность митингов, чем раньше. Я занимаюсь своим делом — и этого мне достаточно, чтобы что-то менялось в мире. Мои песни помогают кому-то разобраться в тяжелой жизненной ситуации. Может, слушатель поймет, что может стать лучше?

Человек, который ввязывается в какое-либо дело, должен делать его эффективно, с положительным результатом. И если ты идешь на митинги, ты должен брать на себя ответственность за общие действия, за революцию, за последующие годы отсутствия стабильности в жизни народа и… конечно, за возможный голод. Я по молодости с горячей головой тоже вписывался во всякие движухи. Хорошо, что у меня была возможность расшибать лоб и не расшибить его до конца.

И, последнее: в стаде баранов всегда есть козел. Он ведет баранов на убой и всегда умирает своей смертью. Об этом иногда стоит вспоминать.